чувствительна к истории, связанной с ухаживаниями, проявлениями знаков симпатии, флиртом и определенной сексуальной энергией, которая имела и имеет разные практики выражения. Она требует равного права любить и не любить, соглашаться и не соглашаться. «Новая этика» лишает такой договор чувства стыда, когда кто-то, например, отказывает. И лишает препозиции, которая устанавливала имманентное право субъекта, если он любит, если он хочет, если он желает, проявлять это и действовать без согласия второго человека.
Это утверждение права женщины на ее тело и ее голос; права женщины отказать и не обязательно радоваться активным и демонстративным проявлениям интереса к себе. При этом «новая этика» освобождает и мужчину, в том числе, к примеру, от необходимости всегда и везде демонстрировать желание и силу, выступать как активный сексуальный агент в любой ситуации: он может быть нейтральным или вообще не испытывать особого интереса к женщинам. В «старой» же этике мужчина должен был показывать нормативную маскулинность и гетеросексуальность, полностью отказываясь даже от намека на гомоэротику или гомосексуальность.
Надежда Нартова, старший научный сотрудник Центра молодежных исследований и заместитель академического руководителя магистерской программы «Современный социальный анализ» НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:
— Это обратный процесс. Собственно, производство и поддержание личных границ и создало новые правила общения, «новую этику».
Хочу отметить, что «новая этика» касается не только гендерированной коммуникации, но и, например, отношения к людям с инвалидностью, взаимодействия с животными и так далее. Происходит субъективация и другого, и себя, а также осознание, что мир не продолжение тебя, поэтому ты должен уважительно с ним коммуницировать.
Если вернуться к гендеру и сексуальности: возникает рефлексия границ людьми, которые отстаивают субъектность в этом пока патриархальном мире и влияют на формирование новой повестки уважительного отношения к другому.
Анна Край, преподаватель департамента психологии НИУ ВШЭ; практикующий психолог. Соавтор книги «Домашнее насилие. Так будет не всегда»:
— Одно дело, если мы будем говорить про Европу и Америку, и другое — если коснемся России. Те процессы, которые начинались шестьдесят лет назад во время второй волны феминизма в США, на самом деле лишь сейчас доходят до своего апогея у нас.
Появление правил «новой этики» и вообще такого конструкта, естественно, сильно связано с развитием феминизма, причем не только как течением политической борьбы. Понятно, что возник совсем другой социальный запрос на гендерные исследования и иное перераспределение власти и ролей. Наверное, старые правила культуры патриархата, вследствие технического процесса и более выигрышной позиции фем-движения за рубежом, меняются и перестают играть главенствующую роль.
Как «новая этика» повлияла на корпоративные отношения?
Дарья Литвина, научный сотрудник факультета социологии (программа «Гендерные исследования») и преподаватель магистерской программы «Социальные исследования здоровья и медицины» ЕУСПб:
— У нас есть представление, что правильный субъект — это некто бодрый, веселый, говорящий и мыслящий позитивно. Он, соответственно, выступает образцом успешного, «здорового» человека и хорошего работника, и необходимо прилагать специальные усилия, чтобы быть таким. На самом деле, это довольно репрессивная история, требующая эмоционального труда и не относящаяся к эмансипации и феминистскому движению. Хотя можно сказать, что в России это прочитывается немного по-другому.
Мы переходим к пониманию, что рабочее пространство — среда, в которой действуют реальные люди и в которой есть место эмоциям, влияющим на многие процессы. Я бы не сказала, что это связано именно с терапевтической культурой, которая призывает проговаривать проблемы, прорабатывать их и делать себя веселыми и счастливыми гражданами. Но эмоциональные режимы внутри организаций и институтов меняются, в том числе за счет того, что сами индивидуумы меняют их.
Что касается разных сфер: в образовании, например, есть институциональные условия — строгие формальные иерархии и ограниченные возможности для маневра при прохождении образовательного трека. Распространенный сюжет сексуальных домогательств в вузах — это выездная практика, во время которой преподаватель ставит студентке определенные «условия» и говорит, что в случае отказа она «ничего не докажет» и «не сдаст зачет». В общем, «не пробьется и не прорвется».
В сфере услуг отношения власти необязательно институализированы. Это не всегда «начальник и подчиненная», это может быть «массажист и клиентка», «психотерапевт и пациентка», то есть ситуации, в которых присутствует гендерное неравенство: мужчина и женщина, которая боится отказать, закричать, дать отпор, потому что опасается ответной реакции (применения физической силы, например, или публичных обвинений в свой адрес).
В организациях бывает по-разному. Где-то есть строгая корпоративная этика, особенно если фирма является филиалом иностранной компании. Там могут действовать внутренние правила, запрещающие романтические и сексуальные отношения между работниками, и это абсолютное табу (в некоторых университетах подобное тоже регулируется этическими положениями). А есть компании, где такое происходит систематически, и это «добрая традиция». Истории о руководителе отдела, который, к примеру, имел интимную связь со всеми сотрудницами, встречаются. Но точно так же встречаются истории о руководителе отдела, который ни за что и никогда не будет закрывать за собой дверь кабинета, если он разговаривает с подчиненным, так как это правило внутреннего этикета. В целом же властные отношения, из которых нельзя уйти, сложнее, чем случайные ситуации, поскольку в них ты можешь иметь выбор.
В медицине, например, в последние годы возникает новый тип пациентки — это неолиберальный субъект, который требует внимания, умеет артикулировать свои запросы на заботу и определенный уровень сервиса. Система обязана под них подстраиваться, но не всегда удается.
Так, мы с коллегами недавно писали статью о том, как эмоциональный режим в роддомах трансформируется, переходя от советского хамства к «сервисной улыбке»7. Однако улыбке вынужденной, потому что необходимо считаться с пациентками, когда они приходят с собственным сценарием родов, и ты не можешь им отказать.
При этом тот же флешмоб #насилие_в_родах показывает, что многие женщины все равно чувствуют себя объектами агрессии со стороны медиков8. Ситуация меняется, но урывками, и нельзя сказать, что отношения власти между пациентками и врачами в одночасье переопределились. Это тоже вопрос этики и ее нелинейных изменений.
Если говорить о медицинских сотрудниках, то есть, к примеру, медсестры, которые испытывают на себе эффекты власти, в том числе часто подвергаются сексуальным домогательствам. Сейчас мы с Ассоциацией медицинских сестер России как раз в процессе составления дизайна исследования, посвященного харассменту в сфере медицины. К этому мы шли весь последний год и много беседовали не только с медсестрами, но и с врачами, которые вспоминали время обучения в ординатуре. Женщинам в некоторых областях медицины бывает проблематично пробиться наверх, так как действуют те самые особые «условия».
В этой сфере присутствуют разные незащищенные группы. Есть истории о грубом, откровенном харассменте, который представлен либо как условие прохождения дальше или выше, либо просто как условие существования внутри организации или профессии. Есть гендерное неравенство, и в основном женские карьеры складываются довольно сложно.
Анастасия Новкунская, доцент факультета социологии и научный сотрудник программы «Гендерные исследования» ЕУСПб; PhD in Social Sciences:
— Трудно генерализировать и сказать, что у нас, например, во всех университетах были нормальны романтические отношения между профессорами и молодыми студентками, а теперь они вдруг стали ненормальными и этически неприемлемыми. Во-первых, у разных вузов своя корпоративная этика и культурная среда, которая может очень сильно отличаться от факультета к факультету даже в рамках одного учреждения. Во-вторых, многое из того, что сегодня пытаются в контексте новых движений обозначить как непозволительную практику, вообще-то и раньше не было допустимым.
Есть такой паблик «Тамара, какого хрена?», в котором его автор Тамара предложила следующую объяснительную модель9: вы, предположим, профессор, который любит молодых студенток и оказывает им знаки внимания. Но представьте даже в разрезе, условно говоря, тридцать лет назад, что среди ваших слушательниц есть дочка проректора. Власть, если мы переворачиваем ситуацию таким образом, оказывается распределена не так очевидно: профессор и студентка — это определенная иерархия, однако профессор и дочка проректора — это уже не столь линейная иерархия, и символически непонятно, кто более властен. Будете ли
